Об идеях Б.Ф.Поршнева, развитии речи и "великом переломе" в эволюции человека, произошедшем в интервале 40-25 тыс. лет назад.
Книга историка и палеопсихолога Б.Ф.Поршнева "О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии)" - труд в высшей степени незаурядный. В нем высказан ряд смелых, даже революционных идей об эволюции высших приматов и происхождении человека. Некоторые из догадок Поршнева подтвердились, другие нет, но Поршнев наметил очень перспективное направление исследований, и по-настоящему оценить его вклад в антропологию смогут только последующие поколения. Большая часть гипотез Поршнева, возможно, еще долго будет оставаться гипотезами: подвтердить или опровергнуть их крайне сложно.
Одна из ключевых идей Поршнева состоит в том, что главный качественный перелом, превративший животных в человека, произошел совсем недавно - на уровне ранних кроманьонцев - и был связан в первую очередь с появлением речи - второй сигнальной системы. Предков человека от австралопитеков до неандертальцев включительно Поршнев считает стопроцентными животными (он предлагает относить их к особому семейству троглодитид, а к гоминидам относит только кроманьонцев и современных людей). Поршнев полагает, что у троглодитид не было речи; свои орудия они изготавливали чисто инстинктивно (так же, как птицы вьют гнезда или бобры строят плотины); этим объясняется крайне медленный темп технического прогресса: изменения палеолитических орудий происходили ничуть не быстрее, чем менялось в ходе эволюции физическое тело троглодитид.
Переход от животных к человеку произошел, согласно Поршневу, сравнительно быстро. Максимальная протяженность переходного интервала - примерно 30 тысяч лет, начиная с первой экспансии кроманьонцев (40 тыс. лет назад) и кончая, возможно, началом неолита (10 тыс. лет назад). Перелом характеризовался следующими изменениями:
1) Резкое ускорение технического прогресса. Действительно, только с этого времени (~30 тыс. лет назад) каменные орудия начинают совершенствоваться быстрее, чем строение тела (включая макроморфологию мозга). Это очень серьезный довод. Орудия "троглодитид" эволюционировали не быстрее, чем могли бы эволюционировать плотины тех же бобров или гнезда птиц, поэтому есть все основания полагать, что "техническое развитие" троглодитид подчинялось биологическим, а не социально-культурным законам. Резкое ускорение технического прогресса свидетельствует о появлении какого-то принципиально нового фактора (по Поршневу, это речь и общество, т.е. начало собственно человеческой истории).
2) В соответствии с пунктом (1) Поршнев полагает, что в это же время эволюция предков человека вышла из под контроля естественного отбора. Этот тезис - более спорный, т.к., во-первых, ослабление Е.О. вообще свойственно высшим животным (забота о потомстве, о слабых и больных членах стада и т.п.), и доказано, что неандертальцы ("троглодиты") заботились о своих больных и стариках; во-вторых, нет оснований полность отрицать роль Е.О. и в современном человеческом обществе, т.к. нельзя утверждать, что врожденные особенности совр. людей никак не влияют на число оставляемых ими потомков. В качестве аргумента в пользу прекращения действия Е.О. на человека многими (и в т.ч. Поршневым) приводится тот факт, что за последние 40 тыс. лет человек физически не изменился. Но это, во-первых, не совсем так (и в самой книге Поршнева есть таблица промеров мозга, показывающая, что совр. человек заметно отличается от ранних кроманьонцев - см. ниже); во-вторых, 40 тыс. лет - слишком маленький срок; у многих видов животных на таком коротком интервале времени физические изменения тоже совершенно не заметны. Собственно, многие виды существуют без изменений по несколько млн. лет - это не значит, что на них больше не действует Е.О.
3) Искусство (начиная с 35 тыс. лет назад). У неандертальцев намечались лишь слабые зачатки искусства, да и то лишь в то время, когда уже был тесный контакт с кроманьонцами (т.е. возможно заимствование, подражание - ведь обезьяны тоже, подражая человеку, могут научиться "рисовать" абстрактные картины).
4) Переход от трупоядения к охоте. Поршнев был убежден, что троглодитиды (от австралопитеков до неандертальцев) были не охотниками, а падальщиками. Каменные орудия служили только для разделывания туш и разбивания мозговых костей. С одной стороны, это предположение Поршнева не подтвердилось. Трупоядение, несомненно, играло большую роль в рационе "троглодитид" (особенно австралопитеков и питекантропов), но они и активно охотились. Обнаружены метательные деревянные копья возрастом около 400 тыс. лет; неандертальские копья с каменными наконечниками для ближнего боя и др. С другой стороны, характер и методы охоты наших предков действительно резко изменились у кроманьонцев. Впервые стали загонять и уничтожать (напр., сбрасывая с обрыва) целые стада копытных; впервые стали серьезно подрывать экологическое равновесие и наконец вызвали массовое вымирание крупной фауны на всех континентах 20-10 тыс. лет назад (или, по крайней мере, сильно поспособствовали ему). Т.о., в рассуждениях Поршнева и в данном случае присутствует рациональное зерно. Очень важно, что он подчеркнул резкое изменение экологического статуса наших предков в рассматриваемый период. "Невероятно, чтобы новый хищник сразу свалился откуда-то в мир столь мощным и адаптированным, что с ходу оттеснил своих соперников от биомассы травоядных, не разрушив при этом биоценоз" - пишет Поршнев о троглодитидах (австралопитеках и др.). Действительно, разрушить биоценоз удалось лишь кроманьонцам.
5) Расселение по всему земному шару. Время заселения Австралии и Америки до сих пор остается спорным, но скорее всего это произошло именно в эпоху ранних кроманьонцев, 30-40 тыс. лет назад. Это крайне важно, особенно если учесть, что наземные млекопитающие (кроме летучих мышей) вообще не способны пересекать морские проливы, даже не очень широкие (поэтому распространение ископаемых наземных тетрапод так удобно использовать для реконструкции движения материков - см. в обзоре "Эволюционная биогеография"). Значит, первые кроманьонцы приобрели уникальную и не свойственную другим млекопитающим способность пересекать морские проливы на бревнах или плотах (вместе с людьми в Австралию попали и их домашние собаки, впоследствие одичавшие - динго).
Таким образом, одна из несомненных заслуг Поршнева - привлечение внимания к действительно важнейшему переломному рубежу в эволюции наших предков.
Не менее ценна идея Поршнева о том, что ископаемые высшие приматы - "троглодитиды" - это не просто "переходные формы от обезьяны к человеку", а некая особая группа, по-своему весьма специализированная, во многом отличная и от людей, и от обезьян. Поршнев так и называет их: "не люди, но и не обезьяны", при этом уверенно относя их к животным. Мне представляется, что точнее будет сказать "не люди, но и не животные". Это не столько возражение, сколько уточнение. "Троглодитиды" характеризуются уникальным набором черт. С одной стороны, довольно сложные и разнообразные каменные орудия и огонь (у поздних неандертальцев еще и зачатки искусства и религиозные обряды в форме ритуальных захоронений); как ни старается Поршнев принизить все это до уровня "бобровых плотин и птичьих гнезд", здесь ему явно приходится плыть против течения и "притягивать факты за уши". Это не животные! С другой стороны, крайне медленный технический прогресс (фактически - никакого прогресса вообще, если за "ноль" принять скорость развития тех же бобровых плотин и птичьих гнезд) и, главное, очевидная неспособность к созданию цивилизации. Это не люди! (впрочем, можно сказать и по-другому: "люди, но совсем другие!" - это уже дело вкуса).
Наибольшее внимание Поршнев уделил проблеме возникновения речи. Это, по его мнению, ключевое событие, определившее превращение животных - троглодитид в людей. Произошло оно, по мнению Поршнева, именно в это время, т.е. у ранних кроманьонцев. Поршнев предлагает очень сложную и интересную модель появления и раннего развития речи, в детали которой мы не будем углубляться (все равно проверить их пока невозможно). Ограничимся лишь несколькими замечаниями.
В своих рассуждениях о развитиии речи и мышления Поршнев опирается на разнообразные источники, но, к сожалению, он полностью игнорирует важнейший массив данных о бессознательной психике, о бессознательном символическом мышлении H.sapiens, открытом и изученном З.Фрейдом, К.Г.Юнгом и их последователями (см. по этому поводу уточнение, присланное автором сайта, посвященного Б.Ф.Поршневу). Очень мало внимания уделяет Поршнев и исследованиям архаичного мифологического и магического мышления, имеющего много общих черт с бессознательным мышлением, работу которого мы наблюдаем, например, в сновидениях. А ведь так заманчиво предположить, что скрытые в глубине "бессознательного" мыслительные механизмы ("архетипы коллективного бессознательного", особый символический "язык сновидений", построенный из зрительных образов с широким символическим смыслом, связанных специфическими ассоциациативными связями) - что все это остатки древнего мыслительного аппарата, существенно отличавшегося от нашего современного "дневного" сознательного мышления.
Довольно странно интерпретирует Поршнев начальные этапы речевого развития у детей. Его вывод о том, что первое слово у всех детей всегда имеет один и тот же смысл ("нельзя!"), кажется необоснованным. У детей в возрасте от 1 до 2 лет часто формируется особый "квази-язык", который хорошо соответствует структуре бессознательного мышления и может быть частичной рекапитуляцией пра-языка "троглодитид". Он состоит из небольшого набора (2-3 десятка) слов с очень широким символическим значением. К сожалению, взрослые в большинстве случаев просто не могут правильно интерпретировать этот "лепет", и в лучшем случае реагируют смехом на забавные "ошибки" ребенка, путающего, по их мнению, слова и понятия. Обычно остается незамеченным, что ребенок порой произносит одно и то же "слово" в ситуациях, совершенно разных с точки зрения взрослого, но ассоциативно связанных в бессознательном мышлении (например, один ребенок комментировал одним и тем же малоразборчивым звуком такие разнообразные ситуации, как поломка игрушки, включение/выключение света и гибель смытого в раковину таракана).
Поэтому я не могу согласиться с мнением Поршнева о невозможности существования "полуречи" (т.е. что речь современного типа не могла развиться из какой-то принципиально иной формы речи). В свое время мы в соавторстве с Е.Марковой даже попытались реконструировать гипотетическую "пра-речь" троглодитид, основанную на принципах и структуре бессознательного мышления, в полуфантастической повести о питекантропах:
Е. и А. Марковы. Первая сказка.
Это сочинение, художественную ценность которого я отнюдь не склонен преувеличивать, тем не менее показывает, что в принципе могло бы получиться из синтеза идей Поршнева и аналитической психологии. Из такого синтеза получается, что был не один, а два "великих перелома": первый - при возникновении образно-символического мышления и пра-речи; второй - тот, о котором говорит Поршнев: при возникновении конкретно-логического мышления и речи современного типа.
Согласно Поршневу, одно из неотъемлемых свойств человеческой речи – наличие синонимов и антонимов, что позволяет "объяснять", "интерпретировать". Однако в древнейших языках подчас антонимическая пара обозначалась одним и тем же словом. Та же ситуация и в символике бессознательного: единым символом часто обозначается "единство противоположностей" (смерть-рождение, начало-конец и т.п.). Это тоже могло быть одним из свойств "неандертальского языка".
Обсуждая "коллективность" мышления (основанную на речи), Поршнев не учитывает возможность иного рода "коллективности" в мышлении – через "коллективное бессознательное", т.е. общие врожденные архетипы-идеи. Такой вид "коллективности" и ныне присутствует в бессознательном и ярко проявляется в сходных снах, символах, в т.ч. религиозных, спонтанно возникающих у представителей самых разных народов. Вероятно, именно такая "коллективность мышления" была свойственна "троглодитидам". При этом сами взгляды Поршнева о том, что мышление всегда – коллективное, а не индивидуальное явление, абсолютно правильны.
Интересна и важна мысль Поршнева о том, что важнейшая функция речи (и мышления) – торможение инстинктов. Это соответствует соотношению сознательной и бессознательной психики у совр. человека. Сознание подавляет, блокирует, вытесняет бессознательные инстинкитвные импульсы (которые, впрочем, не исчезают, а продолжают функционировать в бессознательном, формирую различные "комплексы", "субличности", способные иногда проецироваться вовне, прорываться в сознание в искаженном виде, даже подчинять себе сознание в случае неврозов и т.д.) Возможно, именно эта способность сознательного логического мышления тормозить инстинктивные импульсы и стала одним из важнейших приобретений неоантропа, обеспечивших его победу и выход на путь "цивилизации"
Механизм проникновения социального в индивидуальную психику через речь и лобные доли, рассмотренный Поршневым, скорее всего, действительно появился только у неоантропов и сыграл огромную роль. Это подтверждается и другими авторами, правда не делается при этом такого упора именно на речь, но в данном случае Поршнев, думается, прав, приписывая речи ключевое значение в этом механизме (именно через речь действует социальная система на поведение человека). Хороши и его рассуждения о роли внушения (суггестии): подчинение своей воли внешним инструкциям (приказам вождя и т.п.) Именно эта способность, по-видимому, у кроманьонцев была гораздо сильнее развита, чем у неандертальцев – без этого не построить эффективный социум.
"Внушаемость", способность подчиняться нуждам коллектива – против "необузданности", невнушаемости – сейчас почти общепризнано, что именно эта разница была ключевой в противостоянии кроманьонцев и неандертальцев. См. у Эйдельмана. И западные антропологи с этим согласны.
Интересна и перспективна мысль Поршнева о том, что ключевую роль в становлении человека (неоантропа) сыграли его взаимоотношения с палеоантропом, их "дивергенция", "крайне напряженные экологические отношения"; что "загадка начала человеческой истории" таится именно здесь. Сейчас эта мысль подтверждается фактами длительного сосуществования и культурного взаимодействия неоантропов и палеоантропов. "Эта дивергенция имела нечто, отличающее ее от всякой другой дивергенции в живой природе". Эту мысль не "разбивает" даже то обстоятельство, неизвестное Поршневу, что морфологический тип неоантропа появился уже 130 тыс. лет назад в Африке. "Взрыв", перелом (ускорение технич. прогресса, появление искусства, широкое расселение), произошел в интервале 40-25 тыс. лет назад, т.е. именно в период активных контактов с неандертальцами.
Интересна также идея Поршнева о происхождении эндогамных, изолированных группировок у неоантропов: "Таким образом, эндогамия, разделившая мир неоантропов на взаимно обособленные ячейки, сделавшая его сетью этносов, была наследием дивергенции (от неандертальцев), как бы возведенным в степень, получившим совершенно новую функцию."
Некоторые идеи Поршнева, которые пока невозможно проверить, поражают своей эмоциональной силой. О расселении неоантропов: "Старались ли они отселиться в особенности от палеоантропов, которые биологически утилизировали их в свою пользу, опираясь на мощный и неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции?" - какая жуткая картина прячется за этими "сухими" научными терминами...
Идея Поршнева о возможном "сигнальном воздействии палеоантропов на диких животных" очень интересна, хотя и практически непроверяема. Но в некоторых древних мифах можно найти возможные отголоски воспоминаний о неких "звероподобных" людях, понимавших язык зверей и вообще строивших свои взаимоотношения с природой на принципиально иных принципах. Думается, Поршнева, как историка, не мог не вдохновлять шумерский эпос о Гильгамеше, где рассказывается о таком "волосатом человеке", жившем в гармонии с природой - Энкиду:
Умыла Аруру руки,
Отщипнула глины, бросила на землю,
Слепила Энкиду, создала героя.
Порожденье полуночи, воин Нинурты,
Шерстью покрыто все его тело,
Подобно женщине, волосы носит,
Пряди волос как хлеба густые;
Ни людей, ни мира не ведал,
Одеждой одет он, словно Сумукан (бог-покровитель зверей. Его "одежда" - нагота или шкуры)
Вместе с газелями ест он травы, (единственная деталь, не совпадающая с образом неандертальца)
Вместе со зверьми к водопою теснится,
Вместе с тварями сердце радует водою
Человек - ловец-охотник
Перед водопоем его встречает...
Увидел охотник - в лице изменился,
Со скотом своим домой вернулся,
Устрашился, умолк, онемел он, ("неодолимый нейрофизиологический аппарат интердикции" ?)
В груди его -- скорбь, его лик затмился,
Тоска проникла в его утробу,
Идущему дальним путем стал лицом подобен.
Охотник отправился к Гильгамешу,
Пустился в путь, стопы обратил к Уруку,
Пред лицом Гильгамеша промолвил, слово:
"Некий есть муж, что из гор явился,
Во всей стране рука его могуча,
Как из камня с небес, крепки его руки! (имеется в виду известное шумерам метеоритное железо)
Бродит вечно по всем горам он,
Постоянно со зверьем к водопою теснится,
Постоянно шаги направляет к водопою.
Боюсь я его, приближаться не смею!
Я вырою ямы -- он их засыплет,
Я поставлю ловушки -- он их вырвет,
Из рук моих уводит зверье и тварь степную,--
Он мне не дает в степи трудиться!"
Гильгамеш ему вещает, охотнику:
"Иди, мой охотник, блудницу Шамхат приведи с собою
Когда он поит зверей у водопоя,
Пусть сорвет она одежду, красы свои откроет,--
Ее увидев, к ней подойдет он --
Покинут его звери, что росли с ним в пустыне".
Шесть дней миновало, семь дней миновало --
Неустанно Энкиду познавал блудницу, (митохондриальная ДНК потомства будет чисто кроманьонской 
Когда же насытился лаской,
К зверью своему обратил лицо он.
Увидав Энкиду, убежали газели,
Степное зверье избегало его тела.
Вскочил Энкиду,-- ослабели мышцы,
Остановились ноги,-- и ушли его звери.
Смирился Энкиду,-- ему, как прежде, не бегать!
Но стал он умней, разуменьем глубже,--
Вернулся и сел у ног блудницы,
Блуднице в лицо он смотрит,
И что скажет блудница,-- его слушают уши.
Блудница ему вещает, Энкиду:
"Ты красив, Энкиду, ты богу подобен,--
Зачем со зверьем в степи ты бродишь?
Давай введу тебя в Урук огражденный,
К светлому дому, жилищу Ану,
Где Гильгамеш совершенен силой
И, словно тур, кажет мощь свою людям!"
Сказала -- ему зти речи приятны,
Его мудрое сердце ищет друга.
Тут и яркое описание "палеоантропа" с волосатым телом и крепкими, как железо, руками, и вполне по-современному звучащая концепция о роли сексуальных отношений в "очеловечивании", и завораживающий образ "человека - охранителя биосферы" (Энкиду оберегает зверей, засыпая ловчие ямы и вырывая ловушки охотника-неоантропа), прямо как у Вернадского. Подобные предания отнюдь не единичны (вспомним, например, историю о поимке "сатира" в горах Греции во время войны Суллы с Митридатом). Поршнев верил, что отдельные популяции палеоантропов (вроде снежного человека) могли сохраниться до наших дней. Пожалуй, только в этом случае есть надежда, что те или иные палеопсихологические гипотезы удастся когда-нибудь проверить.
Из этой замечательной таблицы следуют два важных вывода.
1) Современные люди заметно отличаются от ранних кроманьонцев по многим параметрам мозга. Это просто-напросто развеивает миф о том, что с момента появления кроманьонцев люди перестали изменяться физически. Но второй вывод более важен.
2) У неандертальцев по ряду признаков (например, размер затылочной - зрительной доли, и мн. др.) мы видим максимальное развитие тенденций, наметившихся еще у более древних высших приматов. Если продолжить линию от неандертальца дальше, к современному человеку, то мы видим как бы возврат к более "примитивному" состоянию. Что это означает?
Сегодня мы знаем, что линии неандертальца (Н) и совр. человека (С) разошлись 500-600 тыс. лет назад. Судя по всему, в этих линиях по-разному развивался разум. В линии (Н) успех был достигнут раньше (экспансия палеоантропов в Европе произошла тогда, когда линия (С) еще прозябала в безвестности), но оказался непрочным. Н.Эйдельман отмечает, что если сравнить неандертальский и кроманьонский черепа изнутри, то первый производит впечатление чего-то менее гармоничного, "грубой работы". Такие "наспех сделанные" прогрессивные преобразования называют "инадаптивными" в противоположность "эвадаптивным", т.е. развивающимся медленнее, но более сбалансированно, всесторонне, комплексно (см: А.П.Расницын. Инадаптация и эвадаптация. ). Беру на себя смелость предположить, что у неандертальца (судя по огромным затылочным долям и всему комплексу имеющихся разрозненных данных) очень сильно развился тот "вариант" разума, который у современного человека развит гораздо слабее и к тому же упрятан далеко в подсознание - символическое мышление, основанное на ассоциативных связях зрительных образов. Такое мышление подразумевает наличие речи, но очень странной - всего из нескольких десятков слов, каждое из которых охватывает целый круг ассоциативно связанных понятий. Если есть хоть какая-то реальная основа под всякими магиями и телепатиями, то у неандертальцев это должно было быть развито максимально. У линии (С) это "затылочное" мышление никогда не развивалось так сильно, но зато его развитие шло в комплексе с другим, "лобным", более конкретным и предметным, логически-аналитическим мышлением, которое и стало доминирующим ("сознательным") у совр. человека. Одной из самых полезных (на первых порах) особенностей этого (С)-мышления оказалась возможность подчинять поведение индивида нуждам общества, обуздывать инстинкты, "слушать других".
|